Жизнь замечательных имен

Насчет «коротенькой» – шутка. Не коротенькая. Букв будет много.

Когда-то Ваш покорный слуга верил, что в споре рождается истина.

Сейчас уже не очень, но привычки остались. Поэтому считаю, что если есть какая-то мысль, которую очень хочешь донести до оппонента – неси, даже если не уверен, что он тебя вообще слушать будет. В случае чего, сомнение останется чистым J

Посему с новым витком языковых баталий хочу прояснить несколько исторических моментов.  Потому что кажется, путается, вообще-то, много людей с обеих сторон. И буду писать по-украински, чтобы не было спекуляций.;-)

Итак.

Среди стереотипов, которые в украинских околоязыковых битвах озвучиваются наиболее часто – такое себе слишком упрощенное видение того, как вообще языки возникают. В частности, как возник русский язык.

Для обычного человека это выглядит так:  скажем, есть народ икс, и когда-то язык народа икс записали, вот и возник иксовский язык и вообще иксовый народ с государством Иксландия.

Тему «язык может быть первичным фактором этногенеза, может быть вторичным, а может не быть вообще» мы пока что обойдем, потому что она слишком велика и уведет нас в другую битву. Пока что хочется остановиться на том, как языки возникали. Попробую говорить простыми словами, но подробно.

Итак.

В средевековье в каждой уважаемой стране Европы было по крайней мере, два языка. Язык письменный и язык разговорный.  Это могли быть родственные языки, например, латинский язык и языки на основе народной латыни (староиспанские и староитальянские диалекты), а могли быть и не родственные (латынь и различные германские языки). Это было связано с тем, что существовал определенный высокий, унифицированный и архаический стандарт богослужений и была совокупность диалектов, на которых «шпрехали» простые люди.

Это, на самом деле, еще очень и очень упрощенная схема, поскольку могли быть и более сложные варианты. Например, где-то знать была склонна говорить высоким стилем (например, в Византии), а где-то – низким. А где-то вообще мог существовать еще и отдельный язык для знати, и не факт, что этот язык не был каким-нибудь третьим, например, в странах, где высшая знать имела иностранное происхождение, что для того времени не такое уж и редкостное исключение. То есть, языков в употреблении могло быть больше двух. Меньше – не могло.

Эти языки участвовали в создании современных языков, но по-разному. Некоторые современные языки происходят от собственно народных языков. Яркий пример – чешский язык.  Некоторые современные языки происходят от собственно письменных языков. Яркий пример – иврит. Чаще же всего для каждого языка схема была более сложная и более хитровы... крученная, в которой удивительным образом объединялись оба (по крайней мере) варианта.

Возьмем в качестве примера греческий язык. В своем естественном развитиии он в конце средневековья дошел до того, что высокий стиль и низкий стиль, хотя и имели один и тот же источник (то есть, не как у каких-то германцев, где высоким стилем был латинский, а низким – свой родной племенной язык), но разошлись настолько, что крестьяне и знать друг друга без переводчика уже не понимали, да и в богослужении крестьянин мог только отдельные слова разобрать. Однако, в конце средневековья греческие земли оккупировали турки. Греческий народный язык испытал значительное влияние турецкого, книжный же язык просто очень сильно пострадал. Когда в 19-м столетии греки освободились от турок, встал вопрос, как быть с языком. Некоторые просветители считали, что надо развивать литературу на народном языке. Некоторые – что следует возвратиться к стандартам книжного языка византийского периода. А некоторые – что и книжный язык является искусственным, и что следует возвратиться к классическому греческому койне времен Нового Завета, а то и вообще к языку Аристотеля. Таким образом, в Греции с 19-го столетия до второй половины 20-го века существовало два литературных языка. Демотика была языком тех просветителей, кто принял за образец народный язык, а кафаревуса – компромиссным вариантом тех, кто ориентировался на старые книжные образцы. И лишь в 1970-х годах эти два языка более или менее объединили и унифицировали.

Похожий конфликт был у норвежцев, но со своей спецификой.  Там до сих пор имеется два, если не три, «норвежских языка». Не будем углубляться в этот вопрос – мне только нужно было проиллюстрировать, насколько сложным может быть процесс создания единого современного языка на основе исторических образцов.

Возвратимся в наши края. Русь времен князей – не исключение из общеевропейских правил. Был церковнославянский язык и был низкий язык.

Только не спешите приравнивать этот второй язык к украинскому. Для этого есть повод, но пока что рановато. Вообще в современной славистике бытует мнение, что на землях восточных славян существовали два языковых ареала, но не «условно украинский» и «условно русский», а общий и псковско-новгородский. Псковско-новгородский язык был грамматично и лексически более близкий к (не удивляйтесь) польскому языку и вообще мог бы стать отдельным языком, однако не выгорело (зато позднее выгорел сам Новгород, спасибо Ване Грозному). Общий язык был тогда еще относительно единым для Киева с Черниговом и для Владимира на Клязьме с Москвой (не удивительно, если мы вспомним, что Москву основали киевские колонисты, да еще относительно поздно), а также для современных белорусских земель.
Едем дальше. Закончилось средневековье, пошло Новое время.

«Книжный язык» все еще церковнословянский. Он остается относительно неизменным, хотя некоторые элементы (выговор отдельных гласных, использование предлогов) уже зависят от района. Это называется «извод» – то есть не то чтобы диалект, а определенные региональные отличия в чтении.

С народным языком сложнее. В промежутке между 13 и 16 столетиями происходит постепенное разделение двух языковых ареалов, условно говоря, на народный язык Великого княжества Литовского и Московского княжества.

Нет, это все еще пока не «украинский» и «русский» языки. Подождите.

Тут уже возникает большая терминологическая путаница. Потому что язык Великого княжества Литовского в разных источниках, например, назывался русским, западнорусским, староукраинским, старобелорусским и литвинским, а язык Московского княжества – русским, восточнорусским, севернорусским и московским. На самом деле все варианты правильные, но привносят в языковые разборки немного политических спекуляций. Потому, чтобы не сбиться с пути, в данной статье мы будем называть язык ВКЛ «западным», а язык Московского княжества – «восточным».

Развивались ли эти языки одинаково?

Нет.

Почему нет?

Потому что, говоря неполиткорректно, допетровская Россия была немножечко отсталой жопой.

Самое интересное начинается в конце 1500-х – в начале 1600-х годов. На территории современной Украины возникают первые ростки письменного западного языка. Памво Берында издает свой «Лексикон» – словено-русский словарь. То есть словарь для перевода с книжного церковно-славянского языка на народный западный язык.  Аналогично свою «Грамматику» издает Мелетий Смотрицкий. Основывается Киево-Могилянская Академия. На самом деле этот период в истории Украины, в частности в ее церковной истории, очень интересный, потому что на некоторое время богословы Киевской митрополии вырываются на самый передний край тогдашних религиозных разборок. В частности, православный дискурс они представляют лучше, чем греки и московиты. Идет активная полемика не только с католиками, но и с протестантами. Москва, хоть и имеет уже свой патриархат, идет в форватере Киева банально из-за отсутствия собственной богословской школы.

Здесь следует упомянуть одну маленькую деталь. В последнее время на волне желания отыскать все-все-все притеснения украинского языка некоторые исследователи, явные неспециалисты, доводят эти притеснения до начала 17-го века. Мол, в Москве запрещали украинские книги Лаврентия Зизания и Транквилиона-Ставровецкого. Это так, но язык здесь не при чем – эти книги были написаны на том же церковнославянском языке, что собственно и московские книги. Проблема была в том, что Зизаний был склонен к унии (проще говоря, к католичеству), а Ставровецкий – к протестантизму. И в обоих случаях запрету в Москве предшествовало соборное осуждение православными епископами Киевской митрополии. То есть, нет – это не политическое стремление вывести из употребления украинский язык – во-первых, эти произведения были написаны не на нем, а во-вторых, в то время украинские земли были физически Москве не подвластны. Наоборот, это выполнение Москвой решений, к которым пришли киевские богословы в своем стремлении сопротивляться католическим и протестантским влияниям.

Идем дальше. Итак, на западе развивается собственная богословская школа, а с ней – собственная письменность. Это по большей мере церковно-славянская письменность, но есть и образцы западной народной письменности. К тому же западный язык используется в законах и в документообороте. Пример – Литовские Статуты.

На востоке с собственной богословской школой проблемы, хотя некоторые сочинения все-таки пишутся. Опять же, на церковнославянском языке. С литературой на восточном языке еще большие проблемы, хотя она используется в госуправлении. Пример – так называемый «московский приказной язык», который является определенным компромиссом между церковнославянским и восточным народным языками и находился ближе к последнему.

Так где же здесь собственно украинский и русский язык? Сейчас будет. Скажу сразу, с украинским языком проще. Он-то как раз «народный», а вот русский язык – пример языка со сложным бэкграундом.

В середине 17 столетия значительная часть украинских земель была присоединена к Московскому царству. Вместе с Киевом. Возникает ситуация, которая уже была в киевской истории после покорения Литвой: покоренный оказывается более культурным, чем покоритель.

Москва начинает перетягивать к себе украинских книжников. И было бы неправдой сказать, что силком – те сами идут благодаря щедрому финансированию и высоким предлагаемым должностям. Фактически вся русская наука со второй половины 17 века по первую половину 18-го держится на украинских книжниках, выпускниках Киевско-Могилянской академии. Симеон Полоцкий учил детей царя и фактически положил начало созданию первого высшего учебного заведения на территории современной России – Славяно-греко-латинской академии. Эта академия – единственная кузнеца российской интеллигенции того времени – контролируется украинцами еще два-три поколения. За значительным числом реформ Петра Первого (включая с усилением его абсолютизма) стоит украинец Феофан Прокопович, за языковой ситуацией того времени – украинец Стефан Яворский. Храмы в стиле украинского барокко строятся даже в Тюмени и в Иркутске и кладут начало сибирскому барокко. Российское образование берут в свои руки Петр и Симеон Крайские, Федор Лопатинский, Варлаам Лящевский, Мыкола Бантыш-Каменский и другие выходцы из украинских земель. И еще лет пятьдесят не выпускают.

Собственно русские берут инициативу в свои руки только во второй половине 18 столетия. Тогда украинские преподаватели выпускают двух талантливых русских студентов – Михаила Ломоносова и Василия Тредиаковского (справедливости ради следует сказать, что последний активно учился в Европе). После этого начинается эпоха собственно русской ученности и Московского университета. Именно эти двое закладывают основы русского литературного языка, который потом сцементируют Карамзин и Пушкин.

Но из чего, собственно, взяты эти основы? Какому языку, собственно, их учили украинские преподаватели в Славяно-греко-латинской академии?

Собственно говоря, церковнославянскому. Но в том виде, в каком его понимали в Украине, так, как их самих учили в Киево-Могилянской академии. Книжному языку Киева второй половины 17 столетия с элементами его же народного языка.

И вот очень важный аспект.

Современный русский язык – это не продукт развития «народного восточного языка». Он – результат объединения «восточного» языка с киевским книжным языком, да еще с преимуществом последней. Русский язык – «книжного происхождения» с развитием «сверху», а не «снизу». Если вам интересно, какой был бы русский язык без выпускников Киево-Могилянской академии, попробуйте отыскать самое глухое село русских старообрядцев, где до сих пор считают радио демонским соблазном, а про Интернет и мыслей не имеют. Вот их язык, собственно, и есть «народный московский», восточный, язык. И звучит он в наше время как какой-то чужой язык.

Тут бы хорошо изобразить это графически, да из меня плохой художник.

То есть, по состоянию на 1600 год существуют отдельно: общий книжный церковнославянский язык, народный западный и народный восточный.

А по состоянию на 1700 год на территории Московского царства – Российской империи начинается активное преподавание украинскими просветителями, вследствие чего формируется некоторый промежуточный язык, который базируется на книжном церковнославянском языке (в первую очередь), народном восточном языке (во вторую очередь, поскольку большая часть славянского и славянизированного населения РИ все же пользуется его вариантами) и народном западном языке (потому что украинские просветители находятся под определенным влиянием собственного разговорного языка). Этот язык принимают на вооружение уже первые русские просветители и классики. Вот здесь, собственно, возникает современный русский язык.  Уже в 19 веке происходит иронический камбэк: этот язык уже в качестве единого и общего навязывается Украине московскими книжниками и государственным аппаратом, появляются Валуевский и Эмский указы.

В то же самое время на более узком языковом ареале, на украинских территориях в 1700-м году и позднее церковнославянский книжный язык начинает уступать свои позиции собственно новоделу киевских книжников. Это, собственно, можно проследить, если просто найти в Интернете оригиналы творчества деятелей того времени. Последний яркий пример – Григорий Саввич Сковорода. Можно долго ломать копья по поводу того, куда отнести его язык. Значительная часть исследователей видит в нем староукраинский язык, некоторые (меньшинство) – церковно-славянский. Я разделяю мнение известного языковеда Юрия Шевелева: это уже, фактически, русский язык с определенными элементами двух вышеупомянутых языков и особенностями тогдашнего слобожанского диалекта. Проверить это не сложно: достаточно сопоставить оригиналы произведений Сковороды с современными русскими адаптациями и с украинскими переводами (именно так – для русского языка достаточно записать текст согласно правилам послереволюционной азбуки, украинский же язык требует перевода с заменой лексики и с заменой поэтических строк). Даже «яти» у него, что видно из некоторых рифм в «Саде божественных песен», звучат согласно восточной традиции чтения – как «е», а не як «и». Близкий друг, ученик, адресат, меценат и биограф Сковороды, Михаил Коваленский, этнический украинец и куратор Московского университета, уже пишет языком, который не отличается от языка русских классиков (или точнее будет сказать, что они пишут на языке, который не отличается от его языка). Таким образом, «книжный» язык Украины 18 столетия сливается с русским книжным языком и образует современный русский язык.

А что же с народным языком? С «западным»?

А он как раз в это же время, в конце 18 столетия:

а) разделяется на украинский и белорусский языки.

б) уже в качестве украинского языка кодифицируется Котляревским, Шевченко и позднейшими классиками, а в качестве белорусского языка – Веренициным, Барщевским и другими.

То есть, если русский язык – сложный симбиоз книжного языка и сразу двух народных языков, то украинский и белорусский языки – чисто народные языки с единым корнем.

Здесь уже важный политический аспект, который актуален для наших современных срачей и срачиков. Сам вопрос «когда в Киев впервые попал русский язык?» не имеет смысла. Поскольку он скорее всего попал из Киева в Москву, чем наоборот. Хотя и современный русский литературный язык – результат симбиоза языка киевских преподавателей и их русских учеников, но в 18 веке она сформировалась в том числе, и на территории Украины. Так уж исторически сложилось.

Я, вправду, прекрасно понимаю, почему определенные люди воспринимают русский язык, как чужой и вражеский. Потому что если на те территории, где человек живет, этот язык пришел в более поздний период, с русскими солдатами или с красноармейцами, естественно воспринимать его, как язык оккупанта.  Особенно если этот язык утверждали агрессивно. И имеют полное право его не любить.

Но имеется одно «но»: есть в Украине регионы, для которых этот язык является одним из автохтонных языков. Настаиваю: одним из, не единственным. Не потому, что когда-то навязали русские, а потому, что когда-то из этих регионов навязывали русским их предшествующий субстрат. Так было, и из истории не выбросишь ни Прокоповича, ни Яворского, ни Сковороду, ни Коваленського. Разве что можно про них не знать – так, может быть, и легче, но тогда придется жить в вымышленном мире.

В истории того же Киева были моменты, когда в нем доминировал украинский язык, были моменты, когда доминировал русский. Даже были моменты, когда между ними чуть не вклинился идиш. И если идиш ушел из Киева навсегда, и довольно трагически ушел, то у русского и украинского языка менялось разве что соотношение. Подобная ситуация в Слобожанщине и в Харькове. У других регионов – другие истории.

Украина велика. И сложна.  И споры у нас – разновидность национального спорта, а упрямость – особенность национальной ментальности. Точно так же, как никакие запреты на заставили одних украинцев отказаться от украинского языка, так они не заставят других отказаться от языка русского – те не менее упертые и не более любят чужие поучения. Придется сосуществовать на условиях максимального взаимного комфорта. Но для начала можно хотя бы попробовать разобраться, как возникла такая ситуация, не посредством клише, упрощения и спекуляции, а посредством анализа.

Тогда, по крайней мере, будем иметь общий знаменатель.

Виктор Трегубов

Оригинал на украинском языке здесь.